... Когда я сразу после отъезда из СССР давала в Вене свои первые интервью (прилетели журналисты многих крупнейших изданий и телеканалов), то потом, просматривая их, я с ужасом видела, что все, что «о Боге и о Церкви», было вырезано. Осталась лишь «война в Афганистане», тяжести советского быта, антикоммунизм. Тогда мне стало ясно, как я ошибалась, радуясь, что мы прибыли в «свободную Европу», где (как я раньше думала) все используют «демократию», чтобы любить, молиться, писать стихи.
А насколько вообще сочетаются свобода и материальный достаток, свобода материального выбора, которую мы ассоциируем с Западом? Не противоречат ли они на самом деле друг другу?
Материальный достаток доконал Европу. Вместо выбора между Богом и дьяволом, жизнью и смертью, западный человек совершает выбор между двумя марками машин. Отсюда — его мелкость и то, что сказал о среднем европейце Константин Леонтьев: «средний европеец как орудие всеобщего уничтожения».
Наше время — это время настоящего господства Золотого Тельца. Как никогда актуальна проповедь Евангелия. В Евангелии Господь шесть раз выступает напрямую против богатства и только два раза непосредственно против дьявола. Бедность стала мудростью. Для передовых людей (и на Западе, даже больше на Западе, ибо здесь лучшие уже пережили соблазн богатства) — это что-то жизненно необходимое. У меня за десятилетия пребывания вне России появилось несколько десятков настоящих друзей, все они выбрали аскетический образ жизни, некий минимум (дома лишь книги и иконы), ничего лишнего...
Но с христианской точки зрения — должен ли человек сам ограничивать свою свободу? Если да, то ради чего?
Христианин — это человек Пути. Он не может стоять на месте, он будет подниматься или падать. Для того чтобы идти узкими вратами, необходимо различение духов. Предпочитая одни ценности другим, мы сознательно ограничиваем свою свободу. Жизнь всегда иерархична. Это особенно важно знать в наше не-путевое время, когда господствуют идеология потребления (паразитизм), царство количества, черная магия рекламы. Человек не только не способен выбирать, он не может ни на чем сконцентрироваться — в бешеном ритме один гламур сменяет другой, так что исчезает само движение и воцаряется адская безвременность. В аду нет выбора.
Что может быть хорошего в том, что человеку предоставлена возможность свободно выбрать зло? Разве можно одобрять существование такой свободы?
Свобода должна присутствовать везде и повсюду. Самое страшное, как заметил еще Бердяев, подчиниться «принудительному добру». Христианство — это нечто противоположное идеологии, утопии и мифу. Оно не позволяет осуждать ближнего, оно радуется истине, которая целостна, таинственна, недостижима.
Путь христианина становится труднее по мере того, как он вырастает в «новую тварь» (т. е. — в новое, преображенное Божие творение). Чем ближе к святости, тем больше искушений и бесовских приражений. Ты выбрал Бога, но это Он полюбил тебя первым. В религиозном опыте все предельно интенсивно, таинственно и промыслительно. Несколько лет тому назад в Европе опубликовали дневники матери Терезы, где она откровенно говорила о частых депрессиях, даже отчаянии. Многих христиан это смутило. А многим и помогло. Люди поняли, что духовная жизнь — нечто противоположное механическому движению вперед. Наоборот, глубина боли и состраданя, переживание ужаса и неведомые миру слезы бывают часто уделом самых внешне счастливых и сильных людей...
Можно ли сказать, что современный житель Западной Европы — свободный человек?
Нет. Большинство несвободно. Есть свобода «от» и свобода «для». Только свобода для со-творчества с Богом освобождает человека. Это свобода от греха. Грех (и по-гречески и по-русски) означает не-попадание в цель, о-грех. Человек не совпадает с замыслом Бога о себе. Потеряв любящего Творца, чувство реальности, доверие к Жизни, западный человек стал рабом всяких страхов. Страх — это единственное чувство, которое еще теплится в душе «последнего человека». Заглушить эти страхи проще всего суетой, шопингом, гурманством «до упаду». Свободу от ответственности и страха дают деньги — всеобщий эквивалент для обмена одной эфемерной ценности на другую.
И все же Дух Святой не перестает действовать даже там, где его почти не ждут. Например, в Париже, где сейчас живу, я подружилась с католиками-традиционалистами. Они вовсе не пугливые «реакционеры». Они смелые и открытые. Как в XVIII веке, вновь существуют салоны, где парижские интеллектуалы (и много приезжих), художники, журналисты, священники обмениваются живыми мыслями, рассказывают о том, что происходит в мире (а мир, даже западный, быстро и промыслительно меняется). У этих консервативно-революционных кругов есть возможность влиять и на остальной мир: газеты, книги, радио, выставки. Они любят Россию — за христианский максимализм, за жертвенность, за полноту литургического и аскетического опыта. Не раз мне приходилось от них слышать: Жанна д’Арк была русская. Конечно, в шутку, но близкую к «особой» истине. Аббат Гийом Танайяр сказал: у вас в России есть народ (народ — это религиозный опыт коллективного страдания и коллективной победы). Мы же во Франции только начали вставать с колен.
Вы участвовали в диссидентском движении. Скажите пожалуйста, если бы Вы сейчас каким-то чудом вернулись назад, Вы стали бы делать то же самое?
Да, и сейчас я продолжаю заниматься «общественной деятельностью». Только без наивной веры в «права человека», «право-защитничество», без радиостанции «Свобода». Теперь совсем другие времена, все большие структуры коррумпированы, «креативный класс» — это не прежние диссиденты. В них не веришь. Сколько хватает силы, помогаю лекарствами, деньгами, собиранием верных друзей, бессребреников, тех бедных, которые помогают еще более бедным. Особо трудно помочь животным. Они более всего гонимы и истребляемы в нашем все менее милосердном обществе. В России бываю не так часто, как бы хотелось. Здоровье не позволяет.
Что было самым трудным и невыносимым тогда, в советское время? Можно ли сказать, что сейчас мы живем в более свободной стране, чем в советское время?
В советское время я стала диссиденткой, потому что невыносимо было видеть, как несправедливо страдают люди, не вписавшиеся в рамки убогого советского мышления, как преследуют верующих, как гнобят поэтов, художников, не-конформистов, как унижена самая образованная в мире советская женщина. Но если бы я знала, что произойдет во времена постсоветские! Меня ужасает не только материальное истребление беззащитных, не сумевших вовремя стать ворами и преступниками, но и исчезновение образования, книги, доверия к бытию — дух отчаяния, который заставляет забыться в плохом алкоголе, наркотиках или просто умереть. Никакой свободы не прибавилось. Мы живем во времена сатанинского неолиберализма, когда требуется лишь «свобода конкуренции». Расцвели самые низкие чувства — дух зависти, жадности, агрессии. Надо «быть злым» — лозунг времени.
Что сейчас в наибольшей степени ограничивает свободу в современном мире, препятствует ей?
Свобода ограничена растерянностью русского человека, потерявшего ориентацию. И силы зла прекрасно знают об этом. Русская Церковь (могу без преувеличения сказать, самая сильная и в духовном, и в интеллектуальном, и в аскетическом плане) пугает мировых «кукловодов». Особенно переполошились они после миллионной очереди на холоде к поясу Божьей Матери в Москве. Об этом в западных медиа — молчок. Но агрессивная атака на нашу Церковь началась. Благо, что на Западе (опережающем нас в этом плане на 50 лет) «Пусси» появились и регулярно возобновляются — теперь уже как что-то «классически-приличное» — в виде, например, «Писающего Христа». Это и есть царящее ныне «актуальное искусство». Только православие с его глубокой мистикой, с миллионами мучеников, с неослабевающей молитвой, с духом пасхальности, с идеалами братства и «сердцем сокрушенным» спасет Россию. Мы гигантский народ, и медленно оттаиваем, медленно, но верно...
Но естественно ли вообще для человека быть свободным, стремиться к свободе? Или человек свободы боится, и ему скорее свойственно прятаться от нее под тенью каких-то авторитетов или идолов?
Для человека, созданного по образу Божьему, естественно стремление к свободе. Но наша цивилизация все более напоминает ту, которую построил Великий Инквизитор у Достоевского. Нет большего желания у современного человека, как отдать свою волю и свободу кому-нибудь другому, как стать «рабом человеков». Бегство от свободы становится очевидным фактом. Не осталось даже страстей (а в страсти есть остаток свободы), нет энергии даже на нигилизм. Если в эпоху модерна люди еще имели «свое маленькое удовольствие днем и маленькое удовольствие ночью» (Ницше), то в эпоху постмодерна исчез и «последний», вечно моргающий человек. Люди не рискуют даже разрушать. В своем аутизме они более не трансгрессируют. Если принцип классического психоанализа гласит «там, где было Оно, должно стать Я», то сегодня наоборот — там, где было хоть какое-то «я», должно стать «оно», дебильная биомасса. Отсюда распространение тоталитарных сект, банализация зла. Великому Инквизитору более никто не мешает.
А в чем, на Ваш взгляд, современная либеральная идеология, которая доминирует в западном мире, благоприятствует свободе, а в чем ее подавляет или ей препятствует?
Современная либеральная идеология, когда-то начинавшая с идеала свободы, превратилась в новый вид тоталитаризма, похуже гитлеровского и большевистского. Это как у Шигалева в «Бесах» Достоевского: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом». Если раньше западный человек мог покупать, покупать и покупать, то теперь он обязан делать это — следовать моде, каждый день являться в новой рубашке, гоняться за брендами. Иначе станет изгоем. Если раньше гомосексуалисты могли (тихо и спокойно) существовать в своем меньшинстве, то теперь западный человек обязан признать, что это «меньшинство» — норма. О них — как о героях — говорят повсюду. Не будучи гомосексуалистом, ты уже почти не сможешь попасть в высшие круги шоубизнеса. Во Франции недавно появилась формула — «Жениться можно на ком угодно». Сие означает: жениться нужно на том, на ком христианство запрещает жениться. Боюсь, сюда в будущем войдут и дети...
На Ваш взгляд, то, что человек в современном мире волен выбирать свой образ жизни, семейное положение, сексуальную ориентацию и даже пол — это проявления свободы или нет?
Человек волен выбирать только тогда, когда он созрел до выбора. Когда может идти по пути богоподобия. И выбирать главное, иначе он, каждый раз спотыкаясь о вопросы «кто я?», «что мне делать?» не успеет и начать свою жизнь. Общество потребления лицемерно и хитро навязывает свои вопросы, чтобы навязать уже готовые ответы, заставить человека купить «готовенькое». Потеряв Бога, вертикаль бытия, современный человек стал «Человеком без веса» («L’Homme sans gravite», Charls Melman).
Исчезновение святого сделало человека безразличным к жизни. Когда нет идеала, не к чему стремиться. Просыпаясь, человек классической христианской культуры спрашивал: что мне необходимо? Как достичь страстно желаемого? Сегодня же психоаналитики жалуются — проблема в том, что нет проблем. Человеку ничего не хочется. Поэтому индустрия наслаждений навязывает ему свою продукцию под обманной вывеской различных свобод: ты свободен купить часы — и ты уже получаешь энергию жить дальше, ты признан почти сверхчеловеком. Купи путешествие — и тебе принадлежит весь мир. Свобода передвижения! Вместо нигилизма (который еще возбуждал) растет царство гиперреальности, сакрализованной лжи. Образуется тело Антихриста.
Сhildfreе — свобода от детей, Freelove — свободная любовь… Под вывеской «свобода» сегодня в общественное сознание продвигается множество, скажем так, нетрадиционных для христианской культуры ценностей. Причем свобод сразу много, это не одна свобода. Как бы Вы прокомментировали это явление?
Можно говорить лишь об одной свободе, как об одном Боге, об одной любви. К свободе призваны вы, братья! — а не к «свободам», пишет апостол Павел. Бердяев верно заметил — все говорят о правах (человека), никто не говорит о его обязанностях перед Богом. Человек свободен лишь тогда, когда стремится выполнить эти обязанности. Если же обязанностей (табу, нравственных запретов) нет, то не хочется и свобод. Запад, пережив «свободу любви», сильно остыл. Теперь, кажется, эрос можно найти только в «строгих» странах, в мусульманских, например, где свободная любовь запрещена.
Бердяев призывал к духовному аристократизму. Наверно, в наш век «неприличной, порнографической горизонтальности» (Бодрийяр) необходимо восстановить вертикаль смыслов. И это уже явлено в Церкви. Благородство — вот что меня более всего восхищало, как выражался Розанов. Ясно, что Розанов говорит о духовном благородстве, о человеке совершенно свободном и свободном потому, что он берет на себя тяготы и ошибки всех других. Духовный аристократ слушает Бога (презирая идолов), в этом послушании он видит свою свободу как дар Божий, как миссию и Крест. Духовный аристократ просто не сможет быть не-целомудренным, растерять свою целостность. Он живет в иерархии, где низшие уровни для него закрыты. Об этом аристократизме, к которому призваны все христиане, говорит апостол Петр: Вы есть царственное священство...
У блаженного Августина есть парадоксальные слова: «Велика свобода — быть в состоянии не грешить, но величайшая свобода — не быть в состоянии грешить». Не могли бы Вы пояснить их?
«Не быть в состоянии грешить». В раю люди, будучи напрямую связанными с Богом, не были в состоянии грешить. Поэтому святой Максим и говорит, что выбор появился лишь после грехопадения. Человек истинно свободный внутренне живет в раю, ему не надо выбирать.
Об этом же райском состоянии говорит и Майстер Экхарт: когда демон находится в раю, ему кажется, что он в аду. Когда ангел находится в аду, ему кажется, что он в раю.
Нам, русским, повезло. У нас уничтожено почти все, но в Русской Церкви по-прежнему — как в раю. И вся остальная жизнь становится «литургией после литургии».
http://www.foma.ru/v-adu-net-vyibora.html
